Около двух лет прошло с момента выхода в свет прекрасного издания «Убегающей Аталанты» Михаэля Майера, подготовленного московским издательством «Энигма». Русская версия этого ренессансного памятника может легко утереть нос многим европейским его публикациям – как по качеству чисто издательской работы, так и по наличию уникальных материалов, таких, как цветные версии гравюр, выполненные Адамом МакЛейном, и редчайшая аудиозапись вокального исполнения фуг Майера, спродюсированная Джоселином Годвином [1]. Я, как переводчик, не могу судить о качестве своей работы, но искренне надеюсь, что она, хотя изобилует несовершенствами, всё же весьма достоверно представляет мысли автора на внятном русском языке. Составленные мной более чем скромные комментарии ни в коем случае не были предназначены для того, чтобы что-то «разъяснить» читателю, или «направить» его, поскольку это было бы совершенно неэтично в рамках традиции; их единственная цель – восполнить некоторые информационные лакуны, определяемые в основном характером современного образования, почти полностью игнорирующего культурное наследие Европы периода ранее Просвещения. Желание редакции дополнить часть комментариев своими показалось мне вполне естественным, и я не предвидел ничего дурного до тех пор, пока не прочитал их. Что же касается настойчивой просьбы редактора поместить параллельно с моими переводы эпиграмм, выполненные В. Карпецом, она показалась мне странной, поскольку основным аргументом в этой просьбе выступал будто бы более высокий литературный уровень перевода В. Карпеца по сравнению с моим. Я высказал мнение, что было бы логично передать весь перевод тому, кто, по мнению редакции, является лучшим переводчиком, и снять с меня эту ответственность. Тем не менее, издательство всё же предпочло остановиться на таком странном смешанном варианте, опубликовав эпиграммы параллельно в двух разных переводах. И, как оказалось, к счастью для читателей.
Безусловно, итоговое мнение о качестве перевода может компетентно высказывать только редактор, обладающий опытом перевода, знающий несколько языков, хорошо знакомый с источником, о котором идёт речь, и с тем культурным контекстом, в котором этот источник создавался. Что же касается «литературных достоинств» перевода, следует помнить, что этот критерий является одним среди других, и, если его роль может быть решающей в случае «художественного произведения» (а само это понятие вполне относится только к текстам, созданным в современной парадигме), то во всех остальных случаях, и особенно в случае эзотерических трактатов, следует иметь в виду несколько иные ориентиры. Я готов поверить, что по неким художественным критериям, переводы эпиграмм Майера, выполненные В. Карпецом, превосходят мои. Я также готов признать, что стану учитывать подобные критерии в том случае, когда сам возьмусь за перевод «художественного произведения». Однако результат, которого добился другой переводчик в случае герметического трактата (а именно таковым являются стихи «Убегающей Аталанты»), вызвал такое количество вопросов у читателей, которые пишут мне электронные письма, что я не вижу другого выхода, кроме как указать на все его ошибки, и попытаться задним числом избавить книгу от совершенно излишних двусмысленностей. Этого же вопиющим образом требуют и примечания редакции серии «Алый Лев», поскольку вместо предполагаемой помощи, они в лучшем случае иррелевантны изложению, а в худшем наводят читателя на ложный след, и служат делу затуманивания сути даже там, где этого не собирался делать автор.
Итак, откроем книгу с начала, и станем читать по порядку. В «Необходимых замечаниях», написанных от имени редакции Олегом Фоминым, мы находим, что автор этих строк принадлежит к группе «западных исследователей», в то время, как сам Олег Фомин, В. Карпец и К. Веков образуют «группу русских исследователей». Я должен заметить, что на русском языке, кроме книги Вадима Рабиновича «Алхимия как феномен средневековой культуры», за последние полвека не было опубликовано ни одной серьёзной исследовательской работы, посвящённой алхимии, и что называть себя в печати «исследователями» только на основании субъективного мнения о себе несколько смело. Кроме того, среди переводов и мало-мальски академически оформленных статей на тему алхимии, опубликованных на русском языке за последние годы, значительная часть принадлежит мне, в то время, как при всём уважении к «западным исследователям», на английском языке мной было опубликовано всего три работы, и лишь одна из них в академическом издании; так что простая статистика вынуждает признать, что я принадлежу скорее к русским, чем к западным исследователям – если, конечно, не определять русскость только по адресу местожительства. Однако всё это не столь важно по сравнению тем заявлением, которое следует далее: «по ряду вопросов обе исследовательские школы сильно расходятся». Школы? Мне кажется, речь шла об алхимии. Есть школа западного герметизма, есть школа Расаяны, есть даосская школа ней-дань… В принципе, я готов допустить, что существует школа «русских исследователей», но тогда, боюсь, уважаемому Олегу Фомину придётся предъявить читателям Философский Камень, чтобы доказать полномочность такого заявления. Если же он имел в виду «школу исследователей» сугубо в смысле современной науки, тогда дело другое. Но только в этом случае ни я, ни упомянутые западные авторы никоим образом ни к какой «школе» не относятся, поскольку нас интересует именно алхимия, а не научная степень или «авторитет» (А. МакЛейн, кстати, художник, а Дж. Годвин – преподаватель музыки). Как справедливо заметил Евгений Головин, «алхимия – удел одиноких мужчин», и пытаться оснастить скромного переводчика отрядом мнимых «соратников», только для того, чтобы создать видимость противостоящей им некоей «русской школы», напоминает бой с тенью при помощи тени от ружья.
Оставим на совести редактора его разъяснения по поводу того, с какого источника и как делались мной переводы, какие империи «разваливал некромант Джон Ди», и как Майер, считавший своим идеалом Томаса Нортона из Бристоля, вдруг оказался представителем «континентальной, солнечной герметической философии»; все эти экскурсы не имеют отношения к алхимии, и представляют собой плоды фантазии, унавоженной идейными и политическими амбициями при недостаточным знании предмета. Итак, перейдём к содержательной части книги. Трактат Михаэля Майера (я до сих пор не понимаю, почему немецкого автора нужно было переименовывать в «Михаила») начинается с «Авторской Эпиграммы». В переводе В. Карпеца мы сталкиваемся с таким утверждением:
«Сера имеет в себе Гиппомена достоинства – мчаться
И догонять Меркурия женскую суть.»
При всём уважении к поэтическим способностям переводчика, приходится признать, что «мчаться» ни в коем случае не является достоинством Сульфура. Как раз наоборот, его основным свойством является способность фиксировать, то есть именно использование Гиппоменом яблок для замедления, «фиксации» Аталанты, является признаком его сульфурных свойств. В этой связи мой перевод «Имеет Серы добродетель Гиппомен; / Она же [Аталанта]– ускользающий Меркурий» более соответствует действительности. Затем любовники оказываются обращены Кибелой во львов: «Яры и алы будут отныне они», утверждает В. Карпец. Цвет в алхимии, как нетрудно догадаться, играет важную роль. Люди в обыденной речи (и даже некоторые поэты в своих произведениях) совершенно произвольно используют названия близких по спектру цветов, считая их синонимами. Однако, рассуждая о герметической традиции, следует быть очень осторожным в этих вопросах. Если в источнике нет никаких дополнительных указаний, желательно переводить так, как написано. В этом и заключается добросовестность перевода. Если сказано «красный», значит красный. Алый цвет ярче красного (его получают, например, при помощи растительного красителя, именуемого крапп – отсюда «краповый берет»), и я не вижу никаких оснований для того, чтобы считать «алый» более релевантным в данном случае. Во французском языке «алый» обозначается словом vermillion, каковое также имеет значение «киноварь»; однако этот факт совершенно не даёт повода предпочитать алый цвет всем остальным оттенкам красного в алхимии. В конце концов, алхимическая киноварь является символом, а не субстанцией. Если говорить о цвете минерального Камня, то он, согласно всем источникам, лежит в пределах от тёмно-жёлтого до шафранного. Алым Философский Камень просто не бывает [2]. Что же касается символики цвета, то алый, gueule [3] (ярко-розовый), пурпурный и др. имеют совершенно определённое геральдическое значение, и если только переводчик не уверен на сто процентов, что он лучше автора знает, какой оттенок более соответствует действительности, чем просто «красный», ему не следует слишком проявлять своё поэтическое рвение при переводе герметических трактатов, которые, как известно, имеют прямое отношение к геральдике.
В переводе к «Эпиграмме I» В. Карпец переводит Caeso («Цезон») как «Цесарь». При этом в примечаниях (стр. 275) редакция развивает это филологическое открытие, утверждая, что речь идёт также о кесаревом сечении. Я боюсь, что вряд ли есть какие-либо иные основания смешивать эти три совершенно разные вещи кроме простого желания Владимира Игоревича. Цезарь (Caesar) не имеет никакого отношения не только к Цезону (Caeso), но и к «кесареву сечению», каковую связь придумали люди, не знакомые с латынью. Любой студент медицинского института знает, что «кесарево сечение» – sectio caesarea – происходит от слова caedo, что значит «разрезать» или «разрубать» (отсюда caesor – рубщик леса, но никак не Caeso или Caesar).
Переводя «Эпиграмму III», В. Карпец предпочёл «чан» перевести как «чаша» (стр. 60). Остаётся надеяться, что в реальной жизни он всё же не станет в чаше вываривать бельё. Что касается редакционного комментария к третьему Рассуждению (стр. 276), в котором говорится, что, будто бы «женская работа» и «детская игра» означают отдельный путь согласно Фулканелли, то вывод этот очевидным образом ошибочен. Характер данного этапа действительно зависит от выбранного пути делания, однако этап остаётся этапом, а тот, кто верит в существование некоего отдельного пути, на котором всё – женская работа и детская игра, не понимает основ алхимического искусства. В целом, что касается обильного цитирования работ Фулканелии и Канселье в редакторских примечаниях, то оно не имеет под собой реальных оснований (Фулканелли, кстати, ни разу не ссылается на «Убегающую Аталанту» в своих трактатах).
Перевод «Эпиграммы VII» в варианте В. Карпеца завершают такие строки:
«Соедини же, мудрец, два первоначала.
Пусть и главы и хвосты сущностью станут одной».
В алхимии «соединить голову и хвост» означает сделать фиксированное летучим, а летучее – фиксированным. Смысл этой операции не в том, чтобы получить «одну сущность» из того, что и так по сути едино, а в том, чтобы поменять местами соответствующие части компоста. Акцентировать необходимость получения некой единой сущности из отдельных компонентов, означает только запутывать читателя. Кроме того, комментарий к этой части (стр. 277) на основе работ упомянутых французских алхимиков рассматривает качества Sal Armoniac как посредника. Это в целом верно, но не имеет никакого отношения к пассажу Майера, который данный экскурс якобы комментирует; Майер среди прочего упоминает Sal Armoniac лишь в связи со способностью соли сочетать в себе землистые свойства и летучесть.
В следующей, XVIII-й Эпиграмме, простую фразу, которая у меня звучит как «Позволь Вулкану помощь Марсу оказать, / И выводок железо и огонь осилить сможет», второй вариант перевода представляет следующим образом:
«Коли Вулкан помощь Марсу окажет в работе,
Выводок будет сильнее меча и огня».
Вероятно, Владимир Игоревич предположил, что «меч» сделан из железа, и оное можно заменить «мечом» просто по прихоти переводчика. Однако упомянутый «меч» как раз и представляет собой вульгарный огонь; меч в алхимии всегда символ огня, а не металла. Иными словами, после такой замены железо просто исчезло из текста. Затем в комментариях к Рассуждению, сопровождающему эту Эпиграмму, редакция заявляет, что «Птица Рухх прежде всего является древнееврейским именованием Духа из Книги Бытия» (стр. 277, курсив мой). Прежде всего, следует заметить редактору, надо прочитать текст, и только потом уже его комментировать. Майер в самом начале Рассуждения пересказывает арабскую легенду о птице Рухх, и именно эта история, а не библейский руах, интересует его и читателей «прежде всего».
В «Эпиграмме X» В. Карпец предпочёл приведённую в оригинале цитату из Демокрита («подобное к подобному стремится») заменить собственной сентенцией «Радость взаимная кратных взаимоподобий» (стр. 92). Думаю, объяснения здесь излишни, и переводом этот отрывок назвать никак нельзя.
Редакторский комментарий к «Рассуждению XI» занимает страницу мелким шрифтом (стр. 278). Это пространное эссе на тему символов открытой и закрытой книги в алхимии. Само по себе это очень интересно и познавательно, но не имеет никакого отношения к алхимической операции разрывания книг, о которой идёт речь в данном месте текста. В следующей за этим «Эпиграмме XII» альтернативный переводчик предпочитает вспомнить о том, что Сатурн обладает «свойством жрать порождённое им же» (стр. 102) за счёт весьма важной детали оригинала – камень «извергнут для Юпитера Сатурном» (стр.103), что указывает не только на верховного олимпийского бога, но и на последовательность алхимических операций. Комментарий же к XII-му рассуждению (стр. 279) походя постулирует совершенно невероятные вещи (как-то «контаминацию принципов креационизма и манифестационизма» у Майера, который будто бы «стоит на метафизических позициях герметизма») там, где речь идёт просто об алхимическом nigredo. Здесь не место и не время разбирать ошибки комментатора, который приписывает метафизике вопросы космологии, а также считает, что «манифестационизм» и «креационизм» обладают некоей самостоятельностью (на самом деле это две формы искажения традиционной метафизики); можно просто отметить, что изобилие подобных «пояснений» вместе с беспрестанными упоминаниями Фулканелли и Канселье, фантастическими уподоблениями Соли, Меркурия и Сульфура «сущности, форме и субстанции» и т.п. создают впечатление, что редактор, подобно школьнику, которому на экзамене попалась незнакомая тема, пытается впихнуть в сочинение всё, что ему известно, в надежде «натянуть» на хорошую оценку. Я постараюсь сберечь своё и читательское время, и более не буду останавливаться на этих дискурсах, уделяя внимание только тем отрывкам, которые имеют непосредственное отношение к произведению Майера. Упомянем лишь вскользь следующий комментарий (стр. 279), где редактор пускается в пространные рассуждения о трудностях лабораторного делания в наше время, очевидно полагая, что таковое более всего занимало Майера. Судя по всему, это верно в отношении Эжена Канселье, однако не следует делать некий эталон из этого спагирика, который, к тому же, так и не завершил Делание. Кроме того, не следует считать его книги неким «продолжением» Фулканелли, поскольку он был простым учеником, не достигшим успеха, единственное преимущество которого перед всяким другим делателем состоит лишь в том, что он своими глазами видел адепта и совершённую им трансмутацию.
При переводе «Эмблемы XIV» В. Карпец позволил себе заменить «железо» на «сталь». Это, скажем мягко, смелое решение, поскольку сталь является важнейшим алхимическим понятием, на котором, в частности, акцентировал внимание Космополит и его последователи. Здесь ключевым моментом является углеродистость этого материала, которая указывает на металл, хранящий родство с землёй, из которой извлечен. Пернети по этому поводу замечает: «L'acier des Sages est la mine de leur or philosophique» [4]. Железо, химически имеющее отношение к стали, в рамках алхимической символики отстоит от неё дальше, чем золото.
Удивление вызывает перевод «Эпиграммы XVIII», в котором Владимир Игоревич позволил себе превратить ясный пассаж оригинала в странный парадокс:
«Золото жжёт и огонь золотиться умеет –
Каждая вещь свой в себе заключает зародыш».
Быть может, мне не хватает знания какой-то специфической логики, но я предпочёл более адекватный перевод: «Ни золото огонь не порождает, ни наоборот; / Любая вещь содержит лишь своё зерно». Затем в примечании к Рассуждению, следующему за этой эпиграммой, редактор позволил себе на протяжении двух страниц (стр. 281-282) рассматривать вопрос об алхимической линзе. В этом рассуждении спутано праведное с грешным, однако я не считаю возможным здесь что-либо уточнять, так же, как я изначально не посчитал возможным вообще подробно останавливаться на этом вопросе.
«Эпиграмма XXII» в переводе В. Карпеца заканчивается словами:
«Долго вари – ведь сырой не насытишься рыбой».
На самом деле речь и дёт о том, чтобы дать «рыбе» развариться (что сохранено в моём варианте). Иными словами, «насыщение», которое ничего не значит в данном контексте, в альтернативном переводе заняло место вполне конкретной рекомендации по коагуляции компоста (Сульфур, «развариваясь», делает раствор густым).
В комментарии к «Рассуждению XXVIII» (стр. 290) редактор пользуется случаем оседлать своего любимого конька, и порассуждать о разнице между царским сыном и королевским сыном (дофином). Я готов признать, что слово «королевский» этимологически связано с династией Каролингов, однако в контексте русского языка это слово стандартно употребляется в отношении любых европейских государей, и здесь нет большой ошибки, поскольку пассаж на самом деле не связан с историей европейских династий, как ни хочется это увидеть редакторам. Что же касается логики самого дискурса, то надо заметить, что ни в случае рассматриваемой нами латыни (Rex), ни даже в случае французского (Roi), нет никаких оснований для поисков «генетического баснословия», поскольку в этих словах, обозначающих государя, отсутствует корень carol, а значит, и предмет обсуждения. Что касается слова «царь», то во всех европейских языках оно используется исключительно в виде кальки (Tzar), и не имеет ни малейшего отношения к европейскому престолонаследию; это слово, конечно, может употребляться в русском переводе, однако вопрос о его релевантности зависит от контекста. Дальнейшие рассуждения редактора в этом комментарии, явно списанные с бестселлера Дэна Брауна, обсуждать не имеет смысла.
В комментарии к «Рассуждению XXX» нам рассказывают о герметическом значении мёда, вновь отсылая к Фулканелли. Замечу, что в этом месте образ мёда употребляется только для того, чтобы показать степень вязкости компоста, и более ни для чего.
Оба перевода «Эпиграммы XXXIII» нуждаются в пояснении. В моём варианте есть пропущенная редактором и корректором падежная ошибка; следует читать так: «Огонь скрывает силу Камня; золото – Сульфура. / А в серебре – Меркурия могущество лежит». Перевод В. Карпеца звучит следующим образом:
«Камня вся мощь есть в огне – это золота сила
И серебра, то есть Серы с Меркурием вместе».
Получается, что в огне заключена сила золота и серебра; это логическое несоответствие. Огонь позволяет проявиться силе Сульфура, заключенной в золоте (Солнце Философов) и силе Меркурия, заключенной в серебре (Луне Философов).
В переводе «Эпиграммы XXXVI» В. Карпец высказывает мысль, что местонахождение камня в реке и в воздухе является «иносказаньем», и следует «в горы идти – так надёжней, и глаз там поменьше» (стр. 210). Быть может, в горах действительно поменьше глаз, но не это является основной причиной совета, даваемого Майером. В отношении же «иносказания», совет идти в горы является иносказанием не меньше (и не больше), чем поиски Камня в воздухе или воде. И если автор говорит, что и одно, и другое, и третье утверждение верно, значит так и следует переводить, а не путать читателя «иносказаниями».
Комментарий к «Рассуждению XXXVII», в котором говорится о «макабрических склепных ароматах» (стр. 293) быть может, интересен, но не имеет отношения к данному месту текста, так как речь идёт как раз о смене склепного запаха свежим.
В переводе «Эпиграммы XL» В. Карпец утверждает, что один из двух источников, о которых идёт речь в этом отрывке, «есть урина младенца». Странно только, что на гравюре, сопровождающей эпиграмму, эта субстанция изливается изо рта мальчика, который к тому же явно перерос стадию младенчества. Хотелось бы напомнить переводчику, что Urina Puerorum, которую он здесь увидел, означает осадок, образующийся в ходе Второй Работы [5], но никак не Воды, о которых идёт речь в данном пассаже.
В «Эпиграмме XLIII» мы снова сталкиваемся с желанием Владимира Игоревича сказать больше, чем автор. Поскольку, в меру моей информированности, он пока не обладает секретом Камня, следует всё вернуть на свои места. Итак, птица на вершине горы «с виду чёрная и белая» в той же степени, что и жёлтая, и красная, и эти цвета ей присущи в равной степени. Что же касается «поживы», за которой будто бы летает ворон, то этому драматическому сюжету недостаёт пропущенного слова бескрылый, которое, несомненно, гораздо важнее всяких художеств.
В отношении «Эпиграммы XLVIII», возникшее благодаря альтернативному переводу недоразумение носит весьма комичный характер. Итак, в варианте В. Карпеца эта эпиграмма заканчивается словами (стр. 258):
«Но и врачи, посоветовавшись, порешили
Клизму всадить, и всадили, и стал он румяным».
Под «промыванием», о котором говорится в оригинале, на самом деле подразумевается рвота, что есть вполне определённая алхимическая операция. Даже если использованный переводчиком образ обладает в чьих-то глазах художественными достоинствами, всё же он ошибочен, поскольку предлагает промывать монарха не с того конца – что, в целом, является своеобразной метафорой всего редакторского (в лице О. Фомина) и переводческого (в лице В. Карпеца) подхода, который был продемонстрирован в этом издании. Я, как переводчик, не имею никаких претензий к людям, с которыми я сотрудничал в ходе подготовки книги к печати – их отношение ко мне и к работе было вполне корректным. Однако, претензии к ним возникают у читателей, да и у них самих они со временем непременно возникнут, если только они будут идти путём герметической Философии, последовательно отказываясь от иллюзий, какими бы красивыми и «политически оправданными» они им ни казались, и не давая никаким мелким страстям, в том числе и жажде обретения «авторитета» и статуса «школы», замутить сознание, ясность которого столь необходима в алхимическом Делании.
Глеб Бутузов
Примечания:
[1] Каковые материалы были любезно предоставлены А. МакЛейном и Дж. Годвином за чисто условное вознаграждение благодаря их открытой натуре и личному расположению к переводчику.
[2] Здесь я позволю себе заметить, что есть несколько стадий Камня, характеризующихся оттенками красного. Алый соответствует планетарной операции Марса, в связи с чем можно также вспомнить историю Парсеваля и цвет его первых доспехов, отвоёванных им у рыцаря леса Кенкеруа до того, как Парсеваль был посвящён в рыцари: в этом случае Кретьен де Труа использует именно слово vermeil (кстати, интереснейшая деталь: Артур, расспрашивая об этом происшествии у пажа, называет доспехи рыцаря sinople, то есть «зелёными»). Кроме того, русское слово «алый» имеет синоним «рдяный», каковое слово этимологически связано со словами «руда» и «ржа»: это прекрасный повод вспомнить о значении ржавого железа в герметике.
[3] Французское слово gueule происходит от тюркского ghiul, что значит «роза». В средние века это был стандартный геральдический термин для обозначения ярко-розового или розовато-красного поля на щите. В современном французском это слово, среди прочего, означает «глотка»; внутренность звериной пасти как раз является наиболее точным примером геральдического цвета gueule.
[4] «Сталь Мудрых – копь их философского золота» (Dom Antoine-Joseph Pernety, Dictionnaire Mytho-Hermétique, Paris, 1787).
[5] См. напр. Eirenaeus Philalethes, Ripley Revived, or an Exposition upon Sir George Ripley’s Hermetico-Poetical Works, London, 1678 (The Fifth Gate).